– Все маньяки так начинают, – еле слышно бормочет она, открывая входную дверь. Но я слышу и возмущаюсь, перекрывая лай Смелого:

– Да он не маньяк, честно! Это я маньяк… Точнее, Маньяк – это моя подруга, у неё прозвище такое. А я Жесть. Просто Жесть. А ещё есть Мафия, мы с ней тоже дружим.

Лида, уже выйдя во двор, изумлённо поворачивается ко мне:

– Маньяк, Мафия и Жесть…

Она сгибается от хохота, уперев руки в колени. Смелый нетерпеливо танцует рядом на снегу.

– Девочки, вы кого-то запугать пытаетесь? Враждебные индейские племена? Поэтому берёте себе имена пострашнее? – отсмеявшись, спрашивает Лида.

– Нет, это случайно. Маньяк обниматься любит слишком… Мафия – она в карты играет. А я, ну, я Женя. Поэтому Жесть.

– В каком дурацком мире мы живём, – почему-то отвечает Лида. – Женя, если хочешь, чтобы тебя боялись, заведи большую собаку.

Я думаю, как ей объяснить. Она хорошая. Мы идём рядом по улице мимо заснеженных домиков, похожих на пряничные. С большой собакой тут действительно всё кажется симпатичным и нестрашным. Смелый то и дело забегает вперёд и радостно метит столбы.

Поскольку Лида хорошая, я ей всё-таки скажу честно, как есть.

– Понимаете, Лида, я злой человек.

– Не понимаю, – мотает головой Лида.

– Я правда злой человек. Я Жесть, потому что я на самом деле Жесть. Я, может, когда паспорт буду менять, даже в паспорте так напишу.

– Что ты несёшь? – отвечает она.

Кажется, это безнадёжно, лучше даже не пытаться объяснить. Я замолкаю. Нельзя, к сожалению, вложить человеку в голову свои мысли, особенно если они не приобрели чёткую форму в виде слов. Лида вздыхает:

– Девочка, которой мальчик разбил нос и испортил одежду, утверждает, что она злой человек. А кто тогда этот мальчик? Борец за добро и справедливость?

– Борец за своё психическое здоровье.

– Чудно´.

Остаток пути мы молчим. За деревьями показалась железная ограда школы. Одинокая машина на обочине – «лада самара». Карин здесь. Урок идёт вовсю, наверное. Но я ещё успею на конец.

– Спасибо, Лида, дальше я сама, – говорю я.

– Давай, бывай.

Лида не машет мне рукой, просто разворачивается и идёт обратно. А Смелый, прежде чем убежать, снова тыкается носом мне в коленку, и я даже решаюсь погладить пса по крутому лбу.

Большая тёмная птица сидит на дереве у ворот, сидит и клюёт что-то. Вниз сыплется снег. Когда я подхожу, она взлетает и роняет что-то круглое. Обёртку от кекса, рыжую, в крошках. Я очень люблю такие кексы, никогда не оставляю обёртку в подобном виде, это расточительство. Я всегда её обгрызаю, хотя мама кричит, если увидит; считает, что плохие манеры. Она кричит и в том случае, если облизывать фольгу из-под йогурта, это уж совсем непонятно. В общем, в моём мире птичкам нечем поживиться. Я не оставляю отходов.

Наверное, обёртку выбросил какой-нибудь школьник. Ему дали кекс с собой на обед. Точно, не школьник, а школьница, с большим квадратным жёстким портфелем, какие рисуют в старых книжках. У неё бант, который не влезает под зимнюю шапку и торчит сбоку, в пучке светлых волос. Школьница съела кекс одним ленивым укусом и бросила обёртку на снег, а птичка… Наверное, нужно поесть. Я иду на урок, если у меня все мысли будут о еде, я ничего не запомню. Зря я у Лиды ничего не попросила, один чай дула. А ведь на кухне так аппетитно пахло чесноком…

Я вхожу в голубой вестибюль. Эта школа куда более старая, чем наша. Или, точнее, в ней давно не делали нормальный ремонт. Только красили, красили, упорно, в несколько слоёв, так что стены бугрятся закрашенными трещинами.

Вахтёра на месте нет, турникета тоже нет. Я стою и жду, будет ли на меня кто-то кричать. Обычно люди в незнакомом месте сначала накричат, а потом объясняют, куда пройти. Правила обращения с детьми диктуют им подобное поведение. Найти бы, где эти правила напечатаны, и сжечь весь тираж. У меня с ботинок течёт растаявший снег, скоро действительно будет за что на меня кричать. А ещё у меня распухший нос и вообще подозрительный вид. И вдруг Карин появляется на лестничной площадке, высматривает кого-то, стоя наверху.

– Привет. Сменка есть? – спрашивает он и начинает спускаться, шурша пакетиками на ногах. Мне почему-то хочется смеяться, я мотаю головой, быстро, чтоб незаметна была моя усмешка.

– Я тебе принёс, – говорит Карин и засовывает мне в руку пластмассовый шарик-капсулу. Я открываю шарик, сажусь на скамейку и начинаю натягивать бахилы. Шнурковая болезнь что-то обострилась после драки, нога почти не сгибается. Я было замечталась, что Карин мне поможет надеть бахилы, но он быстро разворачивается и снова поднимается по лестнице.

– Шестой кабинет! – кричит мне. Отл, отл, только бахилы донадеваю и побегу за тобой в шестой кабинет, видишь, какая я бодрая старушонка сегодня?

Наконец бахилы натянуты, я совсем запарилась. По дороге к кабинету стягиваю шапку, разлохматив к чёрту и без того нестабильную причёску, расстёгиваю куртку. Из компьютерного класса доносится шум голосов. Я осторожно заглядываю внутрь. Несколько ребят, по виду из началки, максимум четвёртый класс, вовсю работают, возятся с какими-то плоскими пластиковыми коробками – кажется, разбирают их, довольно неаккуратно вырывая составные части и откручивая винты. С парнями сидят две девочки, одна ковыряется в такой же коробке, другая, совсем уж дошкольница, причёсывает куклу. Ничего себе, какие мелкие к Карину на занятия ходят. Хотя он же говорил, что со всеми занимается. Паяют тут без отрыва от горшка…

Я присматриваюсь к коробкам и понимаю, что где-то видела такие раньше. Прямоугольные щели в передних панелях помогают мне догадаться.

– Это дисководы? – спрашиваю я Карина, снующего меж столов.

– Угу, – говорит Карин.

– И не жалко вам их курочить? – спрашиваю я ближайшего ко мне парня.

– Да это старьё, – усмехается пацан.

Карин подходит ко мне с отвёрткой, перепачканной чем-то тёмным.

– Понюхай.

Я отдёргиваю голову.

– Это смазка из Кореи, семнадцать лет прошло, а она до сих пор пахнет, – объясняет Карин. – «Самсунг», качество. Тогда всё делали на совесть.

Он продолжает высоко держать отвёртку, забыл опустить, наверное. Просто Карин только сейчас толком разглядел моё лицо.

– Это у меня «Самсунг». У меня самый старый дисковод, – откликается другой пацан. Пацанам так важно иметь что-то «самое», понятное дело. Но Карин поворачивается и пресекает его хвастовство:

– Тут нет самых старых. Здесь почти все две тысячи первого года производства. Они старше вас в два раза.

– Где вы их взяли так много? Неужели вам в пункт приёма хлама принесли? – я вспоминаю коробку с объявлением в бутике. Представляю, как туда кто-то притащил десять дисководов. Специально одни дисководы, без компов. Сюр какой-то.